Description
Можно ли переселиться в другой век? Человечество об этом мечтало — и отражением этой мечты служат все истории о «машине времени», могущей перенести нас как в прошлое, так и в будущее. Насчет будущего не знаю, фантасты каким-то чудесным образом пытаются его воссоздать, но у них очень мало «строительного материала», исключительно фантазия.
Что до прошлого, то его выстроить проще. О нем мы знаем гораздо больше, и наши путеводители в прошлое, заменяющие машину времени, — книги. И не только художественная литература, но и письма, дневники, воспоминания… Они помогают реконструировать какой-то временнóй отрезок, скажем, в веке XIX-м. Если у тебя, к тому же, хорошее воображение и ты способна домыслить то, что стоит за строчкой письма или стихотворения, то можно попробовать воссоздать бытие тех, кто тогда жил.
С некоторых пор я как раз и занялась таким воссозданием — начала писать рассказы о русских писателях XIX века — Тургеневе, Некрасове, Герцене, Белинском…
Мой первый рассказ из этого цикла — «Старый муж» — был посвящен Пушкину. И даже не совсем ему, героиней рассказа выступает его жена Наталья Николаевна Пушкина, и уже из ее признаний тетушке Наталье Кирилловне мы узнаем что-то о преддуэльной ситуации в семье поэта и о нем самом.
Дальше я, как говорится, вошла во вкус. Так получилось, что, работая над большой статьей о Тургеневе и читая его переписку, я очень быстро написала рассказ «Безумный Тургель», где попыталась рассказать о непростом периоде жизни писателя — приезде в Россию в 1864 году в связи с обвинением в связях «с лондонскими пропагандистами» (Герцен, Огарев, Бакунин). В рассказе, естественно, была и лирическая тема и очень дорогой мне кусочек «гадания» в берлинской кофейне, целиком мною придуманный… и однако и тогда мне казалось, кажется и сейчас, что все именно так и было. Нужно сказать, что это ощущение, что все именно так и было, меня не покидает и в связи с другими моими героями — Авдотьей Панаевой, Виссарионом, а для друзей — Висяшей — Белинским, Павлом Анненковым…
Кстати, о последнем. Он наименее известен из моих героев, хотя вклад его в историю литературы, в частности в пушкиноведение огромен. Кроме того, что он был первым составителем и редактором первого собрания сочинений Пушкина, он умудрился быть свидетелем многих значительных событий российской истории — в молодости в Риме записывал под диктовку Гоголя поэму «Мертвые души», в 1847 году сопровождал умирающего Белинского на силезские воды и присутствовал при сочинении исторического «Письма Гоголю», в 1855 году, по приглашению самого диссертанта, слушал в Петербургском университете защиту магистерской диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности» Николая Чернышевского, был связан с герценовским «Колоколом», вел многолетнюю переписку с Тургеневым и входил в его ближний круг… Но рассказ не только об этом.
Читая письма Павла Анненкова, при всем его нежелании рассказывать кому бы то ни было о своей личной жизни, я увидела, какую роль играла для него поздняя женитьба на Глафире Ракович. А вирусная инфекция, которой заболела Глафира Александровна по возвращении пары в Петербург из заграничного путешествия, показалась мне очень похожей на сегодняшний коронавирус.
Вдумываясь в события тех лет — а это была великая эпоха отмены крепостного права — я увидела в ней много сходного с сегодняшними событиями в России. Лучшие люди России — Анненков, Белинский, Герцен, Тургенев, Некрасов, Чернышевский — по-разному представляли себе судьбу страны и вели себя по-разному. И как много было в их поведении и рассуждениях общего с тем, что мы видим и слышим сегодня.
M•Graphics
…Чайковская погружает нас в далекое прошлое. Оно ведь таится где-то в нашей пра-памяти и иногда вдруг возникает из пожелтевших страниц книг со старой орфографией. На ее повествованиях весьма заметен отблеск иного, не нашего, века, но по каким-то присущим этому автору «приемам», или, лучше сказать, умению убедить, далекое вдруг становится близким и интересным читателю. Лишь глухой не услышит «музыкальную верность» (Георгий Адамович) ее речи. А ведь не так просто возродить интонацию слов, давным-давно произнесенных людьми, тоже давно отошедшими в мир иной… Мне кажется, что магия писательского мастерства Ирины Чайковской заключается именно в умении убедить читателя, что фон повествования, а также речь, жест и настроение ее героев подлинны. Очень важно отметить, что в рассказах… автор прямо или косвенно прикасается к неразгаданной тайне любви с ее безответным вопросом почему? Почему любит тот или та недостойную или недостойного столь сильного, столь всепоглощающего чувства? Почему возникает эта иррациональность у людей, будто бы рациональных? Но, может быть, они лишь кажутся людьми рациональными?
ЗУБ ШАМАНА (от французского названия альпийской горы Dent de Jaman) — все о той же непонятной, иррациональной и необъяснимой силе человеческой любви. Один эпиграф взят из книги Герцена «Былое и думы»: «Я отрицаю то царственное место, которое дают любви в жизни, я отрицаю ее самодержавную власть…» Ему, одной из жертв этой власти, «отвечает» тоже в эпиграфе, многоопытная Жорж Санд: «Любовь вспыхивает в нас, не спрашивая совета ни у нашего опыта, ни у нашего разума». В рассказе описана романтическая история о непреодолимом влечении Натали Герцен, жены знаменитого писателя, философа и политического изгнанника, женщины уже немолодой и физически слабой, матери четырех детей, к поэту Георгу Гервегу, человеку не очень талантливому, эгоцентричному, эгоистичному. К тому же, и женатому… Фоном многих строк этого повествования с трагическим концом является мастерски выписанный пейзаж. Вот она, дивная южная природа, провожает Натали Герцен в последний путь: «Когда подходили к горе, солнце начало садиться, обозначив на небе огромные кровавые полосы, под цвет покрывающего гроб венка… Вокруг, вдоль всей горы, простирался цветущий сад, столь любимый Натали при жизни, а внизу, в лучах месяца таинственно сверкало и переливалось агатовой чернотой бездонное и грозящее море».
В повести ДЕЛО О ДЕНЬГАХ. Из тайных записок Авдотьи Панаевой великолепно дан образ Мари, подруги Панаевой. Она бездумно и легко порхала по Европе, тратила деньги, их не считая, влюблялась и влюбляла в себя – тоже легко и бездумно. И, наконец, умерла в бедности, «сгорела» то ли от любви, оказавшейся «роковой», то ли от болезни, неожиданно оказавшейся тоже, как и любовь, неизлечимой… Закончив чтение, нельзя не отметить, что автор… Ирина Чайковская, избегает любого утрирования, нажатия на педаль, фальшивой драматизации. Ей присуще чувство меры, которое можно назвать хорошим литературным вкусом.
— Валентина Синкевич, писатель