Description
Несколько лет назад я познакомился с писателем, приехавшим в Израиль с последней волной репатриации, — Михаилом Гончарком, прозаиком, который еще никогда не печатался, писал, что называется, «в стол». Был он уже далеко не мальчиком, отцом семейства, и готовых рукописей у него скопилось к тому времени немало. Друзья Миши по своей инициативе отправили несколько его вещей ― а пишет он в жанре коротких новелл ― в бостонское издательство, выпускающее книги на русском языке, и хозяева, знающие, оказывается, толк в настоящей литературе, издали его первую книгу ― «Записки маргинала» ― с моим послесловием, где я, среди прочего, писал:
На крутом склоне лет нечасто доводится открыть для себя новое писательское имя. Казалось бы, все одаренные авторы тебе уже известны ― тем более в таком тесном пространстве, как русскоязычный Израиль, ― и если появится кто-то, чьи произведения произведут на тебя сильное впечатление, ― это почти наверняка будет новый репатриант из России, профессиональный литератор. Проза Михаила Гончарка… стала для меня открытием. Оказалось, что в одном городе со мной живет интереснейший писатель, мастер-миниатюрист, умудряющийся в коротком рассказе на четыре-пять страниц создать столь живые и полнокровные образы, что умей я рисовать ― в момент набросал бы их портреты…
Прозу Михаила Гончарка не спутаешь ни с какой другой. Набор особенностей, которые ее характеризуют, неповторим. Жесткость в ней соседствует с сентиментальностью; комизм — с трагичностью, никогда, впрочем, не педалируемой для стимуляции читательского сопереживания; поэтичность, которая роднит ее с прозой Олеши, ― с бабелевскими лаконизмом и афористичностью; буффонада, иногда балансирующая на грани хулиганства, ― с глубиной осмысления коренных вопросов человеческой жизни…
К рассказам Гончарка как нельзя лучше подходит бахтинский термин «карнавальность». Приведу хотя бы такую сценку (действие происходит в арабском квартале Старого города в Иерусалиме, где герой и его гости из-за рубежа встретили заблудившуюся монашку из России): «“Я потерялась!” ― дрожащим голосом повторила она, глядя на меня круглыми ненакрашенными глазами обиженного ребенка. Я подхватил чемодан (он чуть не оторвал мне руку), махнул другой рукой цокающим языками арабам и повлек сестру Татьяну за собой. Это была живописная процессия: я, пыхтя и тихо матюгаясь, тащивший фанерное чудовище, обвязанное веревкой, русская монахиня, семенившая за мной и бормотавшая молитвы, Рита, вприпрыжку бежавшая следом, и замыкавший шествие Марат, время от времени для общего успокоения выкрикивавший формулировки исламского благочестия».
Комизм, который я упомянул, достигается у Гончарка разными способами, из которых излюбленные ― гипербола и парадокс: «…конный полицейский попытался лягнуть копытом своей лошади женщину-демонстрантку, но рядом оказался дядя Коля ― он лягнул лошадь, и она упала».
Для русскоязычного израильского писателя, чье знакомство с ближневосточными реалиями только начинается, велик соблазн увидеть многоцветную картину происходящего в упрощенном, черно-белом варианте, провозгласив абсолютную правоту евреев и демонизировав их врагов. Но не таков Гончарок: он понимает, что на этой земле столкнулись две правды и победит та сторона, которая окажется сильней — прежде всего духовно. Он сочувствует противнику, несущему человеческие потери в войне, но не более того, и в этом ― высший гуманизм, который может позволить себе израильтянин.
И напоследок ― об отношении Гончарка к так называемым «служителям культа», которых среди героев его рассказов множество. Вот где проявляется карнавальность его прозы во всей своей красе: раввины и муллы, гуру и православные монашки пребывают в его рассказах в броуновском движении, сталкиваясь и разбегаясь, и каждый из них по-своему забавен и трогателен. Гончарок ни в коей мере не подшучивает над религией как таковой ― его симпатии к иудаизму не декларируются, но вполне очевидны, ― однако алмазные россыпи комизма, столь богатые именно в этой области, поставляют ему драгоценные кристаллы юмора в изобилии.
Михаил Гончарок, с моей точки зрения, ― один из лучших израильских прозаиков, пишущих сегодня по-русски, и выход его представительного сборника в американском издательстве ― большая радость для него, для тех, кто его уже знает и любит, и ― я уверен в этом! ― для его новых читателей.
— Борис Камянов, член ПЕН-клуба, председатель Содружества русскоязычных писателей Израиля «Столица»
M•Graphics
…Проза Михаила Гончарка стала для меня открытием. Оказалось, что в одном городе со мной живёт интереснейший писатель, мастер-миниатюрист, умудряющийся в коротком рассказе на четыре-пять страниц создать столь живые и полнокровные образы, что, умей я рисовать, — в момент набросал бы их портреты. Чудаковатый и великодушный пастор, поселенец Иван и, конечно, могучий долгожитель Василь Васильич — плоды творчества человека наблюдательного, внимательного к миру, в котором он живёт, наделённого чувством юмора, пишущего в манере, свойственной ему одному, хотя определённый литературный генезис прослеживается, что, безусловно, в порядке вещей, причём его предтечи — из тех, кто составляет гордость русской литературы.
— Борис Камянов, член ПЕН-клуба, председатель Содружества русскоязычных писателей Израиля «Столица»
…Очень редкая и удивительная радость — раскрыв книжку незнакомого автора, обнаружить зрелого и очень интересного писателя. Меня постигло это чувство при чтении рассказов, которые Михаил Гончарок собрал в книгу. Всё, что вспоминает он о ярком и кошмарном времени в Советском Союзе, всё, что он пишет о своей сегодняшней жизни в Израиле, — так ощутимо для души и разума, что трудно оторваться от его насыщенной и точной прозы.
— Игорь Губерман
…Мир Михаила Гончарка плотно заселён. Несметное количество людей заполняет страницы его рассказов и улицы его городов — Ленинграда и Иерусалима. Имена, подробности, бытовые детали, характерные диалоги, цвета и запахи – всё густо замешано и создаёт иллюзию объёмного, реального мира. Но только иллюзию. Этот мир, такой узнаваемый, только притворяется реальным. Потому что каждая якобы бытовая зарисовка оборачивается абсурдом. Или фарсом. Или полным безумием. Или отдаёт близостью смерти. Или, закручиваясь в немыслимых диалогах, ввергает читателя в неудержимый смех.
Многослойная причудливая проза, играющая массой цитат и аллюзий, притчи с вкраплениями реалий. Обаяние неназойливых мыслей и наблюдений, избегающих малейшей нравоучительности. Автор умело занижает своё участие в этих историях, говорят и действуют в основном его персонажи, он как бы простой наблюдатель, второстепенный участник из массовки. Но, это, естественно, приём, лукавство. Всё это о нём, как он знает лучше всех. А ещё о бессмысленности, безумии, жестокости и абсурде нашей во многом прекрасной и удивительной жизни.
— Татьяна Разумовская, Израиль
…Во всех произведениях Гончарка каждый образ, каждая фраза напитана неизбывной вселенской любовью. Неугомонным любопытством к жизни. Удивлением, пульсирующим удивлением художника перед каждым, самым незначительным её проявлением. Я был не прав, говоря, что автор всегда остаётся в тени. Может быть, он бессознательно и стремится к этому, стараясь быть максимально объективным, нейтральным, как и положено истинному созерцателю, но его присутствие незримо прорастает через его героев, которых выбирает и любит он, которые выбирают и любят его, и эта любовь всепроникающей аурой окружает каждый образ в его произведениях. Эта любовь не знает масштаба. Она позволяет в капле увидеть океан и в каждой, пусть даже самой заурядной, ограниченной временными рамками судьбе ощутить бесконечность. Этим даром любви Всемилостивый наградил Мишу в полной мере.
— Иосиф Букенгольц, Израиль
…В прозе Михаила Гончарка за художественной образностью мы находим ответ на вопрос: «Кто эти люди — художники, мыслители?» Это те, кто в противоречивости этого мира, кажущемся абсурде ищут смысл, пытаются понять самое главное: чем жив человек, что выстраивает его судьбу. При этом «Всё, что мы пишем, мы пишем о себе, пусть это будет математический трактат или текст об индийской древней сморщенной колдунье…»
Кратко, всего лишь несколькими точно найденными словами, рисуются портреты людей, психологические состояния, уклад жизни. За художественной образностью, достоверностью изображаемого мы находим своеобразное решение вечных проблем о силе и бессилии человека, о его самодостаточности и уязвимости, о том, что бессмертен разум — разумная часть души. Не случайно вслушивающийся, вглядывающийся в сегодняшний день и вглубь веков автор предпочитает Василис Премудрых Василисам Прекрасным: «Премудрая… она же оказывается и Прекрасной». Михаил Гончарок найдёт своего собеседника и из тех читателей, которые разминутся с ним в поколениях.
— Дина Ратнер, доктор философии, участник Союза русскоязычных писателей Израиля
…Лишь изредка встречается книга, которая может стать настоящим домом — домом хороших знакомых, где тебя всегда рады видеть, где усадят за стол, не слушая возражений, где расскажут множество историй и с удовольствием выслушают твои.
Книга Миши Гончарка именно из таких. Уже через пару десятков страниц его мир станет и вашим тоже — мир, где прекрасно уживаются томящиеся половой истомой советские солдатики и танцующие перед смертью хасиды, ангелы, анархисты и высочайшей духовной пробы алкоголики, шумные дети Пророка и не менее эмоциональные дети Израиля, афроамериканские гангстеры, русские, украинцы, эфиопы, аристократы крови…
И от смены стран, эпох, от замечательного калейдоскопа лиц не закружится голова, потому что эта пестрота, эта яркость приходит не только от буйных красок «синайского гобелена», в котором уже несколько тысячелетий переплетаются самые разные нити… Просто именно так выглядит наше мироздание для того, кто умеет и любит видеть, запоминать и рассказывать…
— Антон Смертин, администратор блог-сервиса http://www.diary.ru