Description
«… не веря непонятному, получаешь отвращение к понятному.»
Как все самые хорошие книги на свете, это книга — про неутолённую страсть и неутолимую ненависть. Запомни это сразу, читатель, и тогда тебе не придется мяться-маяться, отвечая на детский, дилетантский, и всегда интересный вопрос про что эта книга. Других подсказок не будет.
В исследовании «Ритм как диалектика» Андрей Белый писал: «У лучших поэтов дыхательное и логическое ударение совпадают.» В этой книжке логика нелинейная, а дыхание сорвано. Но — совпадают, потому что Олег Немцов — поэт по преимуществу, и проза его — проза поэта.
«Человеку, уже давно заснувшему для жизни живой, извинительна некоторая доля смелости. Для кого мир становится иллюзией, тот имеет большие права. Кто в действительности открыл вторую действительность — тот вне условий,» — писал Андрей Белый в частном письме лет 110 назад, и про другое. И однако. В этой книжке автор именно ставит себя «вне условий» — выражений не выбирает, и сон от яви не беспокоится отличать. По той простой причине, что уж больно явь вокруг бредовая. Нехотя заснёшь для жизни живой. Оттого и отвага.
Почитайте, и вы узнаете, как мэр города Сан-Франциско разбежался и — не стал стукаться лбом с бараном дваБорьки. А другие городские работники стукнулись. Не спешите облегченно вздыхать, книжка не смешная. Страсть в ней — к женщине, а ненависть — к местовремени, быть ему пусту. Автор написал так: «Живописный город Сан-Франциско — большой зоопарк с открытыми настежь вольерами», — и уничтожил этот город, наслав на него народ Геи.
* * *
«…И свет зеркалится, и звук эхается, и слова сбиваются: текст открывается и остается закрытым». Такого по-русски ещё никто никогда не писал. Есть ли пределы интерпретации, определяющие значимость этого отрытого герметрического текста — с точки зрения этого читателя, они есть, если попытаться понять что такое Олег Немцов, как его называть.
Итак, во времена президента Макариоса, была в России маргинальная культура, впрочем, как и во все другие времена и во всех других странах, так что ничего оригинального в этом нет. Но властные марксисты издавна решили ее давить, и это добавляло щепотку перца к суточным щам. И появился наш автор к моменту последней раздачи.
Доминантной чертой Homo Soveticus была полная дезориентация в пространственно-временных категориях, и по принципу от противного наш автор попытался построить свое культурно-исторически-семейно-эмоциональное пространство: и не то важно каким манером оно соотносилось с реалиями, а то, что он верил в него — иным макаром. И в этом один из возможных ключей к тексту.
Есть корни, а есть и отрыв от них.
Итак, перед нами «блаженный» автор, с полным семантическим полем этого термина. Все что он хочет это любви. На худой конец, вашей любви, читательницы. И, следовательно, называть его надо Макар, и вы уж ублажите его, а он вас отведет туда, где телята паслись.
Олег Немцов — ленинградский поэт, бывший москвич, участник уникальной онлайн антологии Константина К. Кузьминского «Голубая Лагуна».
Yuliya Shulman
В этой книге проза переходит в стихи, а стихи в прозу, но здесь бессмысленно говорить о жанрах, даже кощунственно. Живо представляю себе выражение лица автора, когда ему задают такой вопрос, так как видел он их, жанры, в том самом месте, о котором неоднократно упоминает в своем повествовании, в общем, не заботясь о произведенном эффекте. Этот жанр — выплеск тех «буль-буль», которых оказалось уж слишком много, и это не только «любовное зелье» или «лимонад». Это все вокруг, и чаша переполнилась, и нет больше сил, и надо освободиться, иначе — конец.
И выплескивается книга, которую держит единственная, но сильнейшая и наиживейшая эмоция — злоба. И хорошо держит. Она неизбывна и даже заразна, она странным образом подпитывает автора. И все, что возникает из нее, достигается не посредством каких-либо художественных форм, а исключительно силой этой эмоции, целительной и разрушительной, и, по страстному желанию автора, — разрушающей. Кстати сама страсть в этой книге — тоже злоба, то, чего не бывает вовсе, да и быть не может, а завораживает непонятно чем, и нет сил противиться. Здесь нет риторики страсти. Эта страсть-злоба чудным образом безэмоциональна.
«За так не скажу, цена — золотая монетка с профилем Лариссы, как Харон брал дрянь драхмы да теперь рупь, так одна сквалыга повадилась продавать бессмертие за то, с чем трудно расстаться.»
Это проза…
А вот стихи. Они совсем о другом. Или о том же? И все-таки стиль… Хотя о нем также смешно говорить, как о жанрах. Поговорим об ощущении.
Это Вас Беллини нарядил смолоду
Голубо зелено хламида хитон
Временем не бито по какому поводу
Вашей амуницией командует он
Боже, как воруют в небесной канцелярии
Напрасную молодость кастратам шьют
От Fra Beato Angelico в хитонах щеголяют
Не на каждом небе, и считано штук
«Песнь о моем Сиде», или все-таки «Голова Горгоны»? Фантасмагория удалась. Мы в Сан-Франциско или в городе призраков? Мы в театре абсурда, у которого нет точных дат существования. То ли лексика, то ли ритм, но видимо, ни то, ни другое. Ощущение. Потому что стихи эти никак нельзя назвать стилизацией под Средние века. Это ощущение средневекового человека, непонятно откуда взявшееся и каким путем переданное.
— Жанна Тевлина,
филолог, переводчик, журналист и писатель
Израиль
* * *
тевтонский футу-акмэ-ист…
помесь кафки и венички ерофеева
однозначно
и «песнь о любви и смерти корнета кристофа рильке» в переводе (20+ лет искомом) кости азадовского
лексика – пополам-пополам
идеально
когда-то я хотел написать анализ «чай высоцкого – сахар бродского»
но один на 90% предсказуем, а другой – жывой
мат нобелиат вставлял рассчётливо и – умеренно
епатнуть дабы
герметизм самоизоляцыи токо на пользу…
а тут и ТРЁХ читателей не наберётся
я ещё на четверти книжки но уже обалдемши
смело и нетривиально
ТАКОЕ ОСТАНЕТСЯ
увы для немногих
а много ли – у и более настоящих (и далеко от нас отстоящих…)
— Константин К. Кузьминский
* * *
Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лайай
Тредиаковский-Радищев-etc.
И ты, герменевтика, продажная девка империализма
Г.Ю.Цезарь… Шекспир…Советская мудрость
Факт бессмысленнен. Воспрятие факта рождает смысл. Текст “Голова Горгоны” — это факт… Ну, кажется, хватит трюизмов.
Автор текста пересыщен своими любимыми (или когда-то любимыми) авторами и идеосинкратичен словесно, категорически отрицает диалог, и смешивает стихи и прозу, интеллигентские выверты и уличный арго в случайных пропорциях — по настроению. Я бы назвал этот текст образцом “синтетической прозы”, если бы знал что это такое. Английский термин “fusion prose” лучше описывает этот феномен. Тут явен Белый (ритмическая проза) и неявен Мейринк (мистические приключения с вызовом хтонических субъектов), есть структурные элементы LaVitaNuovaДанте (в смысле случайности встреч и умозрительности страсти) и анти-Вагинова (диалог-монолог, прозрачность-затемненность); текст открывается гамсуновской фразой и быстро перебегает к анти-джойсовскому сюжету: мифические фигуры действуют в “реальности” Сан-Франциско вместо “реальных” перерождений мифических фигур умозрительно путешествующих в квази-реальном Дублине; и все это пронизано маниакальной злостью позднего Селина и софистическим ёрничанием в стиле Панурга. Добавьте к смеси стихотворные нанизывания в стиле Георгия Иванова (сильно исправленные и улучшенные в сравнении с оригиналом) и культурный шок русского в Италии (Муратов), приправьте малой толикой пангерманизма и гомофобии (Гвидо “фон” Лист и Гитлер) и философии (Захер Мазох), родственные отношения с разными фон Клейстами (между собой не родственниками) и явное предпочтение мастурбации (поздний Антониони) — напиток готов к употреблению.
На здоровье!
P.S. Мы рекомендуем также свободное экспериментирование с другими аллюзиями
— Александр Невский